Медные монеты даруют миру покой [огрызок, 93 главы из ???] - Mu Su Li

Увы, стоило дрянной бумажке приклеиться — и становилась она неизбывна, оковы её не спадали вовек[142].

Они прибыли в дом Фан и устроились в боковой пристройке, а Сюэ Сянь всё не мог сделать ни единого движения.

Сюаньминь снова выбрал для него угол, как он сказал, «с неплохой одухотворённой ци и подходящий для восстановления». К счастью, теперь этот Святоша проявил величайшее милосердие и не заставил его сидеть лицом в стену опять…

Но быть обращённым к двери равно очень унизительно, ладно? Откуда тут взять достоинство смотреть людям в лицо? М?

Сюэ Сяня по-прежнему разрывало от гнева.

Прежде, когда они с Сюаньминем ушли откапывать драконью кость, Цзян Шинин объяснил старшей сестре и её мужу истоки дела и последствия. Цзян Шицзин уже знала, что необходима капля её крови, ведь лишь так можно безопасно отправить родителей в путь; но пока белое солнце сияло в синем небе, душам умерших не стоило появляться, и следовало подождать заката, прежде чем проводить ритуал освобождения.

В любом случае вопрос с родителями был для неё очень важным. Поэтому едва солнце село за горы, она вместе с Цзян Шинином нашла Сюаньминя.

Небо померкло, и в комнате к вечеру уже зажгли лампу.

Сюэ Сянь сидел в углу с закрытыми глазами и, перебирая медные монеты, спокойно лечил мускулы и кости. Маслянисто-жёлтый огонь лампы отбрасывал на него мягкие светотени, отчего его всегда бледная кожа приобрела чуть тёплый оттенок.

Цзян Шицзин и Цзян Шинин, старшая сестра и младший брат, непроизвольно стали двигаться тише, как только вошли в комнату. К счастью, в характере Сюаньминя было переходить сразу к делу, без долгих разговоров и предысторий он тут же положил серебряный лекарский колокольчик семьи Цзян на стол.

Он вынул из потайного мешочка на поясе свёрток, раскрыл его, взял серебряную иглу в самый раз по толщине и передал Цзян Шицзин:

— Нужны три капли крови лао-гун.

Цзян Шицзин взяла серебряную иглу, слегка обожгла её в огне лампы, а после легко и просто уколола себя в точку лао-гун в центре ладони и вернула иглу Сюаньминю.

— Капни здесь, — Сюаньминь показал три точки на лекарском колокольчике, — с запада на восток.

Цзян Шицзин задержала дыхание и спокойно последовательно выдавила на три места по капле крови.

Бусины крови, упавшей на серебряный лекарский колокольчик, вдруг двинулись и потекли сами по себе, и когда они достигали определённых точек, весь лекарский колокольчик вдруг слегка вздрагивал, словно претерпевал муку и подвергался ударам. От тихого режущего шуршания в лицах сестры и брата из семьи Цзян проступила скорбь.

Лишь когда эти три капли крови прошли через каждую ложбинку и бороздку на лекарском колокольчике, они соскользнули с его края на стол.

Сюаньминь взял кисть вымытыми руками, написал на листе жёлтой бумаги имена супругов Цзян, сложив лист трижды, прижал его к лекарскому колокольчику и зажёг.

Он воспользовался огнём жёлтой бумаги, чтобы поджечь кончик палочки благовоний, и струящийся дым с характерным ароматом распространился по комнате, принося покой.

Пока палочка благовоний не прогорела до конца, никто в комнате не сказал ни слова, один Сюаньминь шёпотом прочёл глубокую строку из писания.

Дин…

Звякнул вдруг серебряный лекарский колокольчик; отзвук разливался, не затихая, и старшая сестра и младший брат из семьи Цзян оба прислушивались.

Дин…

Снова звон…

— Это… это отец и матушка? — когда Цзян Шицзин задала вопрос, слёзы её уже полились на стол.

Сюаньминь сказал спокойно:

— Они были заключены слишком долго и уже не способны показаться в телесной форме, могут только передать послание звуком, чтобы попрощаться с вами.

Вымыть руки, записать имена, воскурить благовония, прочесть сутру — так можно проводить душу умершего в будущую жизнь.

Сестра и брат из семьи Цзян, застыв, смотрели на лекарский колокольчик. Пускай они не могли видеть облика родителей, но всё так же не желали даже моргнуть…

Сидящий в углу, Сюэ Сянь беззвучно открыл глаза. Он посмотрел в некую точку среди пустоты перед столом и сомкнул веки вместо кивка — спустя более чем десять лет он поблагодарил сердечную супружескую пару лично:

«Наложенное на рану лекарство подействовало очень хорошо, и медная печка, чтобы греть руки, тоже была очень тёплой. Премного благодарен, доброго пути».

* * *

В семейной усадьбе «Дом Сюй» в деревне Вэнь хуадань и сяошэн[143] щебечуще пели, голоса их переливались и влекли, и медный гонг с кожаным барабаном откликались точно в такт:

— Не позволяй яркой луне уйти за горный склон, отныне ввек…

Одна и та же пьеса пелась с давних пор и поныне, многие годы спустя, но никому не наскучила, все во дворе по-прежнему любили слушать эти слова, смотреть на это мастерство.

Старые друзья, старый дом, старые подмостки — как будто и не утекало никогда больше десятка лет, и не было никакого разделения инь и ян.

Великий благодетель Сюй сидел за столом — отпивал чаю, смотрел на разлуки и воссоединения, встречи и расставания на сцене, легко касался пальцами стола и неторопливо подпевал этим мягким постукиваниям. После того как долго смаковал, он вдруг сказал тепло:

— Жэньлян, я благодарен за всё, что вы сделали…

Мужчина с лицом в шрамах был предводителем, ему незачем было выходить на подмостки. Он сидел за столом с великим благодетелем Сюем, а услышав эти слова, остолбенел, когда же обернулся, то увидел, что великий благодетель Сюй улыбается ему. У этой улыбки было множество оттенков, как будто… он уже сознаёт, что заброшенной деревни больше нет, что старые друзья так же скончались.

Мужчина с лицом в шрамах какое-то время был тих, затем взял со стола свою нетронутую чашку чаю, поднял её к великому благодетелю Сюю, пригубил и сказал:

— В будущем году мы, пожалуй… не сможем приехать.

В выражении его лица было такое же множество оттенков, весьма похожих на проступившие у великого благодетеля Сюя.

Выпив по чашке чаю, двое с улыбкой обменялись взглядами, словно, устремляясь в бесконечность круга перерождений, попрощались, поняв друг друга без слов.

Тебе пора отправляться, и мне — тоже…

Небо было черно, туман, что в заброшенной деревне не рассеивался весь год, медленно таял, смутное пение, совсем как и густая мгла, капля за каплей угасало и постепенно удалялось.

— Не позволяй яркой луне уйти за горный склон, отныне ввек не меркнет свет, не постареет человек, и сотня лет — как день один — сегодняшняя